— Здесь за последние двадцать, остальные сложены в твоей каморке.

— Да? — я удивилась, — Где?

— У тебя там полно всякого, скорее всего каким‑нибудь хламом завалены.

— Я достаточно хорошо знаю свою каморку, нет там ничего!

Вельтон пожал плечами и выпятил нижнюю губу в знак того, что он этому объяснения не даст. Для уверенности, я даже зашла к себе и стала рыться между старых картин, стопок связанных книг и рулонов разномастных остатков обоев.

— В конце каждого года, — донёсся до меня громкий голос Вельтона, — я собираю все дела двадцатилетней давности и уношу к тебе, ставлю у стенки за какие‑нибудь вещи, чтобы не видно было новым посетителям, кто к тебе на реставрацию ходит, и потом о них и не вспоминаю.

— Здесь нет ни одной папки!

— Значит, нет. Значит, Здание куда‑то девает их. А что, тебе захотелось произвести расследование какого‑то старого — старого случая?

— Нет, не расследование… мне хотелось посмотреть на рисунки, которые были созданы тогда. В самом начале. Какими они были, — и рисунки, и люди. Если Здание снесут, — я выглянула в комнату и осталась стоять в проёме двери, — то мы последние. А что будет с делами? Они будут разбросаны на обломках, и чужие люди, расчищая площадку, будут видеть их, читать? Или, не глядя, снесут в мусор, похоронят на свалке рукописи, рисунки, мосты, — практически чьи‑то жизни.

— Гретт, не надо, это слишком печально, — остановила меня Зарина.

— Ты до сих пор расстроена из‑за той порванной истории, Пуля, а ты не подумала над тем, что скоро вообще всё здесь будет уничтожено. И ведь выносить отсюда папки нельзя… Стоит ли столько времени держать зуб на Тристана в таком случае?

— Не стоит, — неохотно произнесла та, — но одно дело судьба, а другое дело подобный вандализм…

— Хватит, хватит, — строго сказал Вельтон, поднявшись со своего кресла и уперевшись ладонями в стол, — темы нет, тема закрыта. Больше никто и никогда не будет об этом вспоминать!

Тристан вернулся без Нила, объяснив, что тот опять ушёл на поиски. Я уже не знала чему верить, — не соврал ли Вельтон о том, что в моё отсутствие обсуждался старый случай, и не соврал ли Трис, потому что папка с делом Эвелины осталась на столе Сыщика? Что же происходит с самим Тристаном, где он был, если его не было дома, и почему у него такое серое, измученное лицо?

Я решила, во что бы то ни стало поговорить с ним, когда мы будем идти домой.

Тристан не соврал, — Нил вернулся через час, и всё в нашем агентстве изменилось из‑за его новости. Во — первых, он долго и торжественно взмахивал кулаком, говоря, что не зря его сюда взяли, так как чутьё у него всё же есть, он нашёл нужную дверь. Во — вторых, он нарочно пространно начал рассказ о своих поисках и разговоре, каждый раз повторяя, что это незаурядный случай, и прежде чем мы поняли, в чём дело, он сказал, что никакого моста строить не нужно. Пятнадцать минут пыток, и Нил, наконец, выдал нам всё в подробностях.

Связующая ниточка была, это правда, но это был не тот необратимый случай, когда бы потребовалось наше вмешательство. Так сложились обстоятельства, и если бы этот юный поэт мог, он бы откликнулся на поиски Эвелины сразу же. Дело в том, что он был ещё моложе, чем думала про него Марта Май, в тот год ему исполнилось только семнадцать, и вся банальная истина заключалась в том, что его призвали на службу. Распределение попало туда, где было всё слишком секретно, чтобы он мог хоть весточку передать в мир. Тем более, он не мог и выехать. Оставалось ждать ещё год, и он признался, что большей муки не испытывал никогда в жизни, — слышать по радио песни на собственные стихи, слышать Марту, просившую откликнуться автора, и не мочь сделать ничего. Абсолютно. Он не мог передать письма даже тем, кто демобилизовывался раньше, а просить на словах он не смел, — это было сугубо личное дело.

Никакого моста не жгли, просто так всё сложилось. Он есть между ними, крепкий и прочный, а то, что два человека до сих пор не могут связаться друг с другом, — вопрос времени.

— И надежды, — заявила счастливая Зарина, — бедняжка даже думала, что он умер!

Мы ждали прихода Эвелины до шести утра, но она так и не появилась. Сама Зарина должна была рассказать ей о результате поиска, и я даже видела, как она тишком принесла с собой в сумке несколько песенных альбомов, наверняка на подпись.

Мы уже выходили из Здания, как вдруг в конце Вишнёвого переулка увидели силуэт Марты, она бежала, и, увидев нас, замахала руками:

— Подождите! Я не могла раньше, я не могла прийти ночью!

— Думаю, — Вельтон хлопнул Зарину по плечу, — мы тебе не нужны, поболтаете тет — а-тет.

Все ретировались быстрее, чем Зарина успела что‑либо ответить. Мы с Тристаном и Вельтоном немного прошли в одном направлении, Нил и Пуля ушли в другом, и Архивариус вскоре свернул в арку, так как дальше ему с нами было не по пути. Как только мы остались одни, я спросила:

— О чём был разговор, когда я ушла за обедом?

— Пустяки.

— Тристан, не нужно врать, пожалуйста…

— Давай отложим это, я должен немного подумать кое над чем. Ты сейчас домой?

Мне сжало гортань от горечи, и я ответила:

— Нет, я в мастерскую.

— Ладно, тогда пока.

— Пока.

И Тристан пошёл обратно. Проследив его взглядом, я увидела, как он свернул за следующим домом.

Глава 46.Откровенность

В парке я долго сидела у грота со зверем и плакала. Отчего плакала, даже сама не знала, мне было плохо, и это всё, что я могла назвать из причин. В мастерскую сейчас я бы не пошла, мне было не до рисования, я решила поехать к Геле, но потом тоже передумала, — она наверняка ковырнёт мне сердце ещё глубже и не успокоит. К родителям ехать, — будут расспросы о заплаканных глазах. Идти домой, так туда мог вернуться Тристан, потому что сегодня четверг и у него выходной на работе.

Умывшись в парке у питьевых фонтанчиков, я успела проветриться к тому времени, пока первые бегуны и прохожие стали попадаться мне на пути. Я гуляла по городу. Проходила по оживлённым центральным улицам, сворачивала на более тихие, два раза каталась на трамвае от конечной до конечной, чтобы отдыхали ноги, и когда почувствовала, что слишком голодна для дальнейших прогулок, зашла в магазин и отправилась в мастерскую. Трис не пропадёт, и даже простит мне не приготовленный ужин, так же как я простила ему вчерашний неприготовленный завтрак. Домой мне не хотелось совсем. Хотелось отсидеться одной, и, в крайнем случае, до шести вечера я могла поспать даже и на составленных стульях. Я уже открыла створку дверей, и прохлада большой лестницы дохнула на меня, как услышала голос Триса:

— Долго же ты добиралась.

Он сидел на лавочке невдалеке, и поднялся с места, как только я его заметила.

— Ты? И давно ты здесь?

— Это не важно, всё равно ты пришла только что. Давай пакет, я помогу тебе донести его наверх.

— Он не тяжёлый.

— А что там?

— Хлеб, паштет и перец. Я хотела перекусить.

— То есть дома я бы тебя сегодня вообще не дождался?

— Точно. — Мы зашли внутрь, и я взяла на вахте ключ. — Что‑то срочное?

— Решил поговорить.

— О чём.

— О том, что ты спрашивала сегодня утром.

— А, так ты успел обдумать всё, что тебе было нужно?

Я поднималась по ступенькам, не глядя на него, и продолжала диалог, буднично выполняя все действия, к которым привыкла: открыла мастерскую, положила ключ в бочонок, оставила пакет на столе, раздвинула шторы, открыла окна и ушла к раковине мыть руки. Я избегала смотреть Тристану в лицо, я даже старалась быть к нему спиной или боком, и обходить его долговязую фигуру на приличной дистанции. Мне хотелось, чтобы он не мог подмечать деталей, которые я со своими чувствами сейчас не могла скрыть.

Стоя у раковины, я бросила за спину:

— Чего ты замолчал? Расскажи, что случилось.

— Я думаю, это ты уже можешь мне рассказать обо всём.

— О чём обо всём?