— Вельтон, вот ты у нас Архивариус, делами ведаешь и прочее, вот скажи — по статистике, сколько к нам приходит таких вот старичков, мужчин, юношей, что когда‑то побоялись подойти и заговорить, а если заговорили, то не взяли телефона, а если взяли телефон, так не решились позвонить потом? Больше ведь, чем всех остальных посетителей вместе взятых.

— Да, Пулечка, это так. Это оттого, что мужчины гораздо более нерешительные, чем женщины. Вспомни, например, недавний случай про керамиста. Взяла, подошла, поцеловала… а тот, про выпускной бал и бутылку коньяка, помнишь?

— Это который?

Зарина одна схмурила брови, пытаясь припомнить, а Вельтон махнул на неё рукой:

— Да ты что, такой забавный был случай, — девушка в парня была влюблена из параллельного класса, приворожить его хотела так сильно, что пошла к гадалке, а та ей порошка в кулёчек насыпала, ну?

— А! Помню, и на выпускном девушка затащила его за угол школьного двора, сунула ему этот коньяк в руки и сбежала!

Мы засмеялись. Этот случай, я тоже помнила, произошёл практически сразу же, как только Трис привел меня в агентство и я начала работать. Пришёл к нам сам этот парень, с выпускного вечера прошло тогда года два… Вельтон на словах продолжал озвучивать мои воспоминания и даже, выйдя из‑за стола, полез рыться в шкафу с делами.

— Он пришёл… да, его звали Питером, кажется, и говорит, что два года не мог забыть её взгляда. Очень хорошая история, сейчас найду. Они ведь были знакомы, или просто знали друг друга, в школе же встречались, но не общались близко никогда, даже в общих кампаниях. Серенькая, говорит, она была, неприметная, что она есть, что её нет, ему всё равно было. Пока однажды, уже на выпускном вечере, она его не подкараулила где‑то во дворе школы… ха — ха… да вот оно дельце, сейчас я вам освежу память.

Мы сидели за столом, а Вельтон, взяв не такую уж и пухлую папку, вернулся за стол поближе к свету. Полистал странички:

— Вот… "… чувствую, меня кто‑то за руку схватил и в сторону потянул. Я ничего и понять не успел, так всё быстро — быстро происходило. Успел только на мгновение удивиться, что это тихоня Валентина, оказывается. Она мне в руки бутылку втиснула, пальцы зажала и бормочет что‑то про подарок, про последний день, ничего не разобрал, стоял как по голове ударенный. У неё в тот момент такие глаза были! Такое в них горело, такой огонь был… и отчаянье что ли. Она убежала сразу, а я в себя прийти не мог. Такой был взгляд. Потом, пока месяц до вступительных в институт оставался, мы с одноклассниками встречались ещё большой компанией, я её видел, но подойти не решался. Не знаю почему. Коньяк я товарищу отдал, сам не пью. Да и не в этом дело было. Я всё думал об этой Валентине, а на встречах, наоборот, едва замечал, что она смотрит в мою сторону, уходил, игнорировал специально. Я боялся. Едва я этот взгляд вспоминал, как у меня сердце прыгало, во взгляде было столько… столько чувства, столько красоты, столько храбрости было. Потом мы все разъехались из города. Кто куда поступал, и я уехал, а месяц назад на столичной студенческой олимпиаде встретил одну девушку, она как раз училась с Валентиной в одном классе, не удержался, спросил, знает ли она что‑то о ней. А та как давай смеяться. Мол, в курсе ли я, что эта дурочка Валька по уши в меня влюблённая, мне бутылку с зельем на выпускном подсунула? Она всё скрывала, тряслась, а тут ведь всё, последний день, больше никогда не увидимся… Пошла бы и призналась, чем такую глупость вытворять. Гадалка, мол, ей за деньги мел в порошке продала, только надула её, дуреху, и поделом. Обсмеяла она её сначала, а потом просто сказала, что та из города нашего вместе с семьёй уехала, ищи — свищи теперь ветра в поле…". Вот и пришёл он к нам тогда, — продолжал Вельтон, перелистнув ещё несколько страниц, уже с рисунками. — Трис тогда такой красивый мост вычертил. А вот твои картинки, Гретт.

Он развернул одну нам, рисунок пастельными карандашами. Сумерки вечера на фоне, свет фонаря откуда‑то сбоку и сверху и лицо Валентины на весь лист. Такое живое, одухотворённое, с отчаянным взглядом, полным любви.

Тристан, он сидел чуть впереди, поближе к Вельтону, вдруг обернулся от рисунка на меня.

От испуга я опустила глаза вниз и, глядя на его чашку, выпалила:

— Мой сок допьешь, а? — и выплеснула сок ему.

— Я же просил, аккуратнее! Этому столу столько лет, сколько нам вместе нет, — взвыл Вельтон.

— Я чуток капнула, не сердись. В меня больше не лезет, а у Триса чашка пустая.

Глава 36.Примирение

Утром, когда мы расходились из Здания, я спросила Триса:

— Ты домой?

— Сейчас да, а попозже на объект съезжу, — неуверенно добавил он.

— К ужину будешь?

— Не знаю.

— Ладно.

Я отправилась в свою сторону к университету через парк, а Трис развернулся в другую. На работе у него должен был быть выходной сегодня, но вся эта "поездка на объект" — это свидание с Моникой. Несколько шагов спустя, я не удержалась и обернулась. Тристан никуда не ушёл, он стоял у крыльца и смотрел мне в след. Я помахала рукой и решила больше не оборачиваться.

В четверг в классе я собрала всех, кто у меня занимался.

И это были уже последние деньки с ними. Скоро у меня отпуск, а у них вступительные экзамены. Ещё несколько дней, и они проведут свои выпускные балы, и почти без передышки перелетят из школьников в студенты.

— Как вы, ничего? — Их вместе собралось так много, что я даже растерялась, не зная с чего начать. На вопрос никто не ответил.

Аудитория была полна солнечного света, тепла, запахов, доносящихся из парка. Мои ученики ждали урока, а я ничего не могла им больше дать, я сказала это честно:

— Мы с вами прошли уже всю программу по анализу художественных произведений. Те, кто исправно ходил на занятия, можете делиться записями с теми, кто их пропускал. Осталось только повторять и заучивать. Ничего нового больше не будет.

— А вы легко сдали вступительные?

— Да.

— А мы, как думаете?

— Обязательно, — я улыбнулась, оглядывая их всех разом. — Обязательно.

— Так что, вы нас отпускаете уже?

— И да, и нет. До экзаменов три дня мая и весь июнь, так что мы можем использовать это время для закрепления материала. Заниматься будем по расписанию, как обычно, только я вас собрала здесь с просьбой — решить самим, что вы хотите повторить, какая тема вам далась сложнее или непонятней и со списком завтра ко мне, хорошо?

— Хорошо.

— А на сегодня свободны.

Они схлынули, оставив меня в мастерской в одиночестве, и я закрыла её на ключ. Ключ положила в бочонок и пошла вдоль стен, рассматривая пособия в рамах, просто так, чтобы развеяться. Всё‑таки здесь вкусно пахло маслом и даже растворителем, вкусно пахло сырой глиной, воском, лаком, свежим деревом. Моя мастерская была одна и как бы для всех, не смотря на то, что и графики, и живописцы, и скульпторы, — каждый имел свою собственную оборудованную мастерскую. Кто здесь занимался, и по каким дням, и чем именно, мне по большому счёту было неизвестно.

— А ещё недавно я думала, что вот как только захочу, так и сяду творить…

Столько со мной всего случилось за последнее время. Столько случилось за одну только прошедшую ночь, что мне страшно было возвращаться к этому в мыслях. Сейчас мне казалось, что что‑то такое сдвинулось внутри, что теперь каждая секунда дальше пойдет по — другому, и с этого утра начнется другая жизнь. Как в подтверждение этому, мой взгляд выхватил с книжной полки корочку одного альбома, чьи репродукции я знала довольно хорошо. Открыв, полистав, я нашла именно ту, что мне очень отчетливо вспомнилась, — "Мир". На ней художник взгляд зрителя поместил в самый низ картины. Я словно бы смотрела из травы, крошечная, как муравей, надо мной, чуть в стороне поднималось дерево, на ветке были прикреплены качели, а на них девочка, смотрящая в небо. Небо было покрыто всё кучевыми плотными облаками и только над её головой они расходились, открывая звёзды и галактики. За счёт этой точки зрения с самого низа вверх, этого искажённого пространства, искажённых величин, создавалось впечатление бесконечной глубины полотна. Далёкой дали, исчезающей в космосе.